ЗНАЧИТЕЛЬНОСТЬ В ПРАВОПРИМЕНИТЕЛЬНОЙ ПРАКТИКЕ

Вне сомнения краеугольным принципом уголовного права России является субъективное вменение. Верно ли это, не верно, дискуссия на эту тему бессмысленна в силу того, что Российское уголовное законодательство не оставляет места для споров на данную тему. Уголовный закон последовательно проводит линию – человек должен нести ответственность только за то деяние, которое было отражено в его мыслях, или объективно должно было быть отражено и только по нежеланию напрячь «голову» не нашло отражения в психических процессах у преступника.

Полагаю, что юристы, оспаривающие постулат субъективности вменения позволяют себя отойти от комплексности применения права, забывая о том, что последующее за преступлением наказание имеет основной своей целью исправление преступника, думаю, что, вне всякого сомнения, очевидно – не возможно указать на преступность модели (сначала психическое затем реальное воплощение деяния) в случае, если отсутствует психическая составляющая двуединства поступка. Наказание это, по сути, приказ человеку, совершившему преступление – ты должен исправить свое поведение и никогда так не поступать более.

Очевидно, что поступок формируется изначально как психическая модель будущего деяния, и все воздействия наказания направлено именно на искоренение мыслительных моделей, могущих привести к преступному поведению. Конечно же, воспитательное воздействие направлено на формирование устойчивого понимания не выгодности для индивидуума преступления, а не на то, чтобы избавить человека от виртуальных, только в мыслях совершенных преступлений. Данные неблаговидные модели всегда имеются в психической деятельности человека, они обязательны в силу того, что мышление человека вариативно, выбрать верное поведение, значит, создать несколько моделей достижения цели и уже из группы взять наиболее выгодное для конкретного человека поведения.

К слову, необходимо указать, что при выборе модели поведения человек руководствуется не только корыстными или иными гедонистическими причинами, часто причины выбора преступного поведения кроются в моральных матрицах – ты должен отомстить за родственника и т.д. и т.п. К слову борьба с моральными матрицами путем уголовной репрессии крайне не эффективное занятие в силу того, что моральная матрица формируется обществом с детства, соответственно та группа людей, которая сформировала матрицу восприятия и ответа, будет поддерживать такое поведение. Люди, находящиеся в правоохранительной системе имеющие ту же матрицу обязательно пройдут путь от сочувствия, к мелкому потворству, а далее путь один получение мзды за укрытие, как компенсации за возможное наказание для укрывателя.

То есть общество, желая исправить поведение должно воздействовать на психическое поведение, говорить человеку – вот ты последовал такой модели поведения, для общества данная модель опасна, мы наказываем тебя за то, что ты претворил преступную модель в жизни. И вот здесь и кроется самое главное, невозможно воздействовать и наказывать человека за осуществление преступного умысла, которого у него не было. Нельзя добиться положительного результата, если пытаться исправлять преступную модель, которой не было. Когда, желая добиться положительного результата, человеку говорят, что он наказан, за то, что умыслил и сделал, а он в свою очередь абсолютно уверен, что умышлял другое и только внешнее проявление схоже с вменяемым – общество получит вместо положительного результата, негативное восприятие преступником правоохранительной системы, как системы направленной не на то, чтобы исправить его, воздать ему по его заслугам, а системы направленной на месть. Системы, бездушной и выгодной правоприменителям в данный конкретный момент, где он человек, совершивший преступление всего лишь способ заработать «палку» поднять так, сказать показатели псевдоэффективности системы.

Субъективное вменение охватывает не только основной состав, но и составы квалифицированные, то есть при квалификации обязательно устанавливать наличие вины не только к основному составу, но и к каждому признаку квалифицированного состава. И если в основанном своем определение квалифицирующих признаков закрепленных в уголовном кодексе России дают возможность без особых затруднений определить обоснованность их вменения, то такой признак, как значительность в силу своей дефиниции, и резкого отличия от других квалифицирующих признаков весьма часто вменяется не обоснованно. Не удачность определения значительности состоит в том, что акцент стоит на имущественном положении потерпевшего, а не на знании преступником имущественного положения потерпевшего. Примечание к ст. 158 определяет, что значительный ущерб гражданину в определяется с учетом его имущественного положения, но не может составлять менее двух тысяч пятисот рублей. Так ППВС "О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое" указывает, что необходимо учитывать имущественное положение потерпевшего, стоимость похищенного имущества и его значимость для потерпевшего, размер заработной платы, пенсии, наличие у потерпевшего иждивенцев, совокупный доход членов семьи, с которыми он ведет совместное хозяйство и др. Примерно то же указано и в ППВС "О судебной практике по делам о мошенничестве, присвоении и растрате"



Фактически правоприменители восприняли разъяснения Верховного Суда, весьма своеобразно - достаточно для вменения данного признака установить будет ли значительным ущерб для потерпевшего. Как выше уже было выяснено, первичным основным для вменения того или иного признака является установление, был ли осознан преступником инкриминируемый признак. И вот тут-то и возникает самое главное затруднение, а каким образом можно установить осознание преступником, совершившим преступление имущественного положения потерпевшего. Как преступник по внешнему виду вещи должен определить, не ее стоимость, а тот ущерб, который он причинит потерпевшему.

Знать, будет ли причинен значительный ущерб, можно только зная у кого, берешь вещь, если я не знаю потерпевшего, его материального положения, то вменение мне значительности ущерба будет объективным вменением – преступник будет наказан за то, что произошло, а не за то, что находилось в его сознании.

Правоприменитель желая избежать столь явно выраженного объективного вменения, выясняет у преступника какова, по мнению последнего стоимость похищенного имущества, тем самым, создавая видимость субъективного вменения. Однако стоимость имущества имеет значение только для определения нижнего предела, то есть вообще может ли обсуждаться вопрос о квалификации по признаку значительности. Примером может являться конкретное дело, где преступник похитил два колеса с машины стоимостью более миллиона рублей. Конечно, стоимость колес составляла несколько десятков тысяч, но на фоне стоимости машины, вменения признака значительности, здесь явно избыточно. Обоснованием значительности ущерба было наличие кредита за машину, утверждение потерпевшего о значительности причиненного ему ущерба и справка о заработной плате последнего равной стоимости одного колеса. Пусть даже мы предположим, что ущерб значителен, каким спрашивается образом преступник, снимая колеса с машины ценой в миллион, должен был догадаться о том, что потерпевший «выиграл ее в лотерею» а проживает потерпевший на минимальную заработную плату. Если исходить из субъективного вменения, то единственным критерием вменения значительности будет осознание преступником материального положения потерпевшего. Из чего будет складываться знание о материальном положении потерпевшего, здесь вся палитра внешнего, объективного проявления материального положения потерпевшего на основании, которой преступник обязан сделать вывод о значительности возможного ущерба, от одежды до близкого «знакомства» Некоторые юристы говорят о совокупности признака значительности и кражи по аналогии со ст. 27 УК РФ, обосновывая тем самым объективное вменение значительности, но и беря даже 27 УК РФ, в ее «голом» логическом виде (для всех, очевидно, что конструкция неосторожности не применима в принципе), мы будем обязаны установить по отношению к конкретному деянию, не вообще к превышению стоимости, а к конкретному потерпевшему осознание преступником, осознание в любой форме достоверности материального положения потерпевшего.

Единственное, что может служить предметом дискуссии, так это неопределенный умысел и значительность, то есть я был готов похитить любое имущество и причинить любой вред, таким образом, причинение значительного ущерба охватывалось моим знанием. Но беда в том, что при значительности ущерба, необходимо знание о материальном положении потерпевшего, иначе теряет смысл сам признак, в том виде, в котором он закреплен в законе. Применяя неопределенный умысел для вменения признака значительность, правоприменитель фактически создает новый признак – хищение имущества у гражданина на сумму свыше 2500 рублей. Такого признака в уголовном законе России не содержится, и ни кто кроме законодателя не вправе его вводить. В силу чего признак значительности может быть вменен, основываясь исключительно на знании преступника о материальном положении потерпевшего.